Зыбкая монументальность

Фотография — это теперь общепризнанная разновидность высокого искусства. Хоть и по определению связанная со временем, хотя бы со временем выдержки камеры.

И у нее есть свои классики.Не только ветеран Юрий Рыбчинский относится к «классикам российской фотографии» (так называется серия выставок МДФ, в рамках которой открылась ретроспектива Рыбчинского в Манеже), но и Игорь Мухин. Но на самом деле, несмотря на разницу в возрасте, социальном бэкграунде и даже технологической продвинутости (Мухин сделал еще и слайд-фильм для своего бенефиса), и того, и другого правильнее называть «классиками советской фотографии». Неслучайно альбом Игоря Мухина, вышедший три года назад, назывался «Рожденные в СССР» (несколько снимков, репродуцированные там, вошли и в нынешнюю экспозицию в «Галерее на Солянке»). Эпоха дает себя знать даже у летописцев своего угасания. Более того, кажется, что ернические, уже антикварные снимки Рыбчинского сегодня кажутся отстраненным взглядом Другого на наше общее прошлое, а визуальные афоризмы Мухина полны непонятной поглощенностью коллективным телом, корчащимся в муках социально-экономических перемен. У одного — едкий социальный анализ, у другого — неизбывная лирика.

Хотя и тот, и другой — с некоторой временной разницей, постепенно сходящей с годами на нет, — снимали одно и то же. Нас с вами.
«Человеческая жизнь имеет более одного аспекта…» — эти слова из коротенькой песенки Бориса Гребенщикова о Таганроге, а заодно и «о смысле всего сущего», подходят в качестве саундтрека не только к съемке города по имени Москва, но и вообще к фотографиям Игоря Мухина. Может быть, они даже подходят вообще к любой хорошей фотографии — той, что о жизни. Но я сейчас — о работах Мухина, которые можно увидеть в «Галерее на Солянке». О фотографиях и слайд-фильме.
Слайд-фильм, на первый взгляд, похож на тематическую ретроспективу из трех частей. Первая часть — «Фрагменты и монументы», вторая — «Шествия», третья — «Город. Москва». Фотографии скользят-сменяются то под бодрые советские марши, то под протяжный народный речитатив, то под говорок шотландских рокеров группы «Franz Fredinand», то под раздумчивое пение нашего БГ. Не то чтоб музыка придала новое измерение многим хорошо известным работам Мухина. Она скорее сопрягла, соединила пространства вроде совсем далекие. Не только песню о Таганроге и снимки Москвы. Но и, скажем, британский рок с его антибуржуазным вызовом и богатым нонконформистским прошлым и фотографии демонстраций наших нацболов, бабулек, прижимающих портреты Ленина к груди, седых мужиков в форме десантников и митингующих офицеров… Тех, кто в 1990-е оказались под тяжелым колесом истории и кому путешествие в «страну Мальборо» и светлое рекламное будущее было не под силу… Где Англия и где дядька с аккордеоном? В фильме Мухина они оказываются в одном мире, правда одних поверяет правду других. История наших 1990-х перестает выглядеть неким нескладным историческим казусом, а перекликается неожиданно с «ихними» бунтарскими 1970-ми. Соответственно, столь любимая радикалами всех мастей оппозиция «мы» и «они», «запад» и Россия выглядит не то чтобы надуманной, но недостаточной. По крайней мере — для далеко идущих идеологических выводов.

Впрочем, Мухина интересует не столько идеология или публицистика, сколько человек. Точнее — человек в толпе. Часто — одинокий. Почти всегда — жаждущий понимания. Готовый спрятаться за маской вежливого равнодушия и мечтающий об открытости и общении. Именно поэтому «Шествия» в слайд-фильме завершаются не пафосным всплеском, а пронзительной лирической нотой. И — кадром смешным и трогательным. Дед, божий одуванчик, в чистеньком костюме с орденами и… с шариком в руке. Извечная встреча старости и детства дополняется единением героического и беззащитного. Такого героя язык не повернется назвать фланером. Он — не столько предвестие отчужденности мегаполиса, сколько напоминание о коллективной общности былых времен. Той, где частное еще не выделилось в гордое понятие «privacy», но простодушно живет новостями и событиями «всех». Мухин, умеющий видеть таких героев, ставящий такие акценты, ведет себя, разумеется, не как репортер. Скорее как поэт — в бодлеровском понимании этого слова.

Но собственно то, что Мухин давно уже работает на этой зыбкой грани — меж репортажем и поэзией, меж фотографией и современным искусством, тоже не новость. Его работы есть и в коллекции Третьяковской галереи, и в МОМА, и в Европейском доме фотографии в Париже… Интереснее другое. Числящие Мухина по ведомству современного искусства обыкновенно возводят его опыты к соц-арту. Имея в виду, разумеется, его серию «Монументы». С пловчихами, ныряющими в густые заросли крымских кущ, с атлетами на опушках, с вождями пролетариата, стыдливо повернутыми лицом к забору… Серия, которая выглядит идеальной иллюстрацией к гибели империи. Но в фильме — это лишь начало, точка отсчета, позволяющая увидеть памятник космонавтам на ВДНХ не в пафосном вертикальном взлете, а за горизонталями загородок. Дальше с памятниками происходят чудесные трансформации, навеянные, похоже, уже не «Авиамаршем», а «Каменным гостем». Вначале акцент смещается на тень, на фрагменты, на разрушение бетонных исполинов. Потом вместо смеха, пришедшего на место былого страха, является почти жалость. Не только оттого, что за исполинами — целая эпоха и жизнь родных бабушек и дедушек. Но оттого, что каменная ваза подозрительно напоминает погребальную урну, а мир памятников — кладбище. Тема тления, смерти, преходящего бытия вдруг выходит на первый план, обескураживая и обезоруживая.

Если бы это был финал фильма, он был бы совсем безнадежен. Забудь надежду, всяк сюда входящий. Но Мухин с «Монументов и фрагментов», наоборот, начинает фильм, предлагая увидеть новый виток страстей, заблуждений, борьбы и соблазнов. Тот, что открывают «Шествия» и «Город. Москва»… Хеппи-энда не получилось. Но его никто и не обещал. Вместо него — большая фотография в центре выставочного зала. Сидящая на бетонной приступочке пара — пожилой усталый дядька и мальчишка, прижавшийся к нему и улыбающийся беспричинно счастливо. «Человеческая жизнь имеет более одного аспекта», не так ли?